Срочно нужен гробовщик [Сборник] - Дороти Сейерс

Он затряс головой, как вымокший под дождем пес, и отпил из бокала.

— Старший брат? Самый старший из детей профессора Палинода?

— Да, Эдвард Палинод, умер в возрасте шестидесяти лет в марте этого года. Значит, семь месяцев назад. Надеюсь, он еще не совсем разложился. Кладбище у нас старое, сырое, давно пора закрыть.

— Мы остановились на подозрительном аптекаре, — улыбнулся Кампьен. — Следующий кто? Может, перейдем к Палинодам?

Инспектор немного подумал.

— Пожалуй, — согласился он с явной неохотой. — На другой стороне улицы только этот тип Пузо, крошечное отделение банка Клофа, переулок Мьюз и самая худшая в мире забегаловка «Фут-менз». Дом Палинодов стоит на углу, на той же стороне улицы, что и аптека. Дом — огромный и облезлый, как старый верблюд. В нем, как мне сказали, есть обширные подвалы, с одной стороны — маленький скверик, песчаные дорожки, обсаженные лавровым кустарником. Этот скверик — царство кошек и пустых бумажных пакетов.

Он опять замолчал. Энтузиазма в нем явно поубавилось, глаза помрачнели.

— Знаете что, — вдруг сказал он, вздохнув с облегчением. — Хотите, я покажу вам капитана? — Он мягко поднялся со стула с той осторожной пластичностью, какая свойственна силачам, подошел к стене, где висел большой щит, рекламирующий ирландское виски, и сдвинул его в сторону. За щитом было застекленное оконце, сквозь которое хозяин мог незаметно следить за происходящим внизу. От центральной стойки отходили перегородки, образуя несколько отдельных залов, заполненных сейчас посетителями. Верхние гости смотрели вниз, сблизив головы, их наблюдательный пункт находился в глубине ресторана.

— Вот он, — сказал Люк, понизив голос, который пророкотал, точно отдаленный гром. — Видите? Высокий старик в зеленой шляпе?

— Тот, что разговаривает с Прайс-Уильямсом из «Сигнала»?

Кампьен узнал благородной лепки голову одного из самых блестящих лондонских репортеров уголовной хроники.

— Прайс еще не располагает никаким материалом. И у него явно разочарованный вид. Смотрите, чешет в затылке, — тихо проговорил инспектор с затаенным азартом страстного рыболова.

Во всем облике капитана заметно проглядывала военная выправка. Подтянутый, сухопарый, как будто только вчера вышедший из эдвардианского времени, он, потихоньку ссыхаясь, накапливал старческие черты. Волосы и узкая щеточка усов были так коротко подстрижены, что трудно было различить, седые они или просто русой масти. Кампьен не слышал его голоса, но не сомневался — тембр приятный, бархатистый, с легкими укоризненными нотками. На тыльной стороне ладоней должны быть пигментные пятна, как на лягушечьей коже. Возможно, носит на пальце скромное кольцо с печаткой и в портмоне десяток визитных карточек.

«Как у такого человека, — изумился Кампьен, — может быть сестра, которая носит на голове вместо шляпки кусок картона, подвязанный вуалью, и ни капли при этом не смущается?» Подумал немного и высказал эту мысль вслух.

— Прошу меня простить, — повинился Люк. — Должен был сразу сказать. Капитан не имеет никакого отношения к семейству Палинодов. Он постоялец пансиона. Рене привела его с собой. Он всегда был ее любимцем, занимает одну из лучших комнат, зовут его Алестер Сетон. Он служил в регулярной армии, откуда и ушел на пенсию по здоровью. Кажется, сердце. Пенсия у него около четырех фунтов четырнадцати шиллингов в неделю. Но он настоящий джентльмен и старается, как ни трудно, вести жизнь, достойную джентльмена. Этот трактир — его тайное прибежище.

— О Господи! Идет сюда, а дома, наверное, говорит, что у него важное деловое свидание.

— Да, наверное, — сочувственно кивнул Люк. — Свидание с Нелли и пивной кружкой. Но он, вопреки себе, любит эти тайные посещения. Гордость его, конечно, страдает, что приходится якшаться со всякой швалью, но с другой стороны, здешняя обстановка щекочет ему нервы, вносит разнообразие в его унылую жизнь.

На минуту воцарилось молчание. Взгляд Кампьена скользил поверх голов.

Он снял очки и, не поворачивая головы, неожиданно сказал:

— Почему вы избегаете разговора о Палинодах, инспектор?

Чарли Люк налил бокал, посмотрел на него, и в его глазах вспыхнули искорки.

— Я не избегаю, я просто не могу о них говорить, — решительно заявил он.

— Почему?

— Не понимаю я их, — признался он, как признается в невыученном уроке лучший ученик.

— Как это не понимаете?

— Вот так. Не понимаю, что они говорят, и все.

Он сел на краешек стола и развел свои мускулистые руки.

— Если бы они говорили на иностранном языке, — продолжал он, — я бы брал с собой переводчика. Но в том-то и дело, что они говорят на моем родном языке. И они не молчат. Говорят часами, очень любят говорить. Когда я ухожу от них, голова у меня гудит, как пчелиный улей. А читаю стенографическую запись, так зову стенографистку, может, она где ошиблась. Но нет, никаких ошибок. Она их тоже не понимает.

Опять замолчали.

— А слова эти э-э… длинные? — запинаясь спросил Кампьен.

— Нет, не очень, — ничуть не обиделся Люк. — Их трое, — наконец решился он приступить к нелегкой теме. — Было пятеро, двое умерли, осталось трое: мистер Лоренс Палинод, мисс Эвадна Палинод и «малышка» мисс Джессика Палинод. Та самая, что ежедневно ждет в парке милостыни. Ни у кого из них нет состояния, о котором стоит говорить. Просто уму непостижимо, кому понадобилось их убивать. И они не идиоты. Я сделал было эту ошибку поначалу, посчитал их всех «с приветом». Нет, не могу о них говорить. Вы должны увидеть их своими глазами. Когда вы поселитесь у Рене?

— Да прямо сейчас. У меня и чемодан с собой.

Инспектор довольно хмыкнул.

— Приятная новость, — сказал он. — У дверей дежурит полицейский, которого зовут Коркердейл. Он вас знает в лицо. Приношу извинения, что не мог как следует описать Палинодов. Они из другого века, ни на кого не похожи. И это не просто слова. Увидите их, сами убедитесь.

Люк наклонился к рюмке и похлопал себя по животу.

— Я знаете до чего с ними дошел? — прибавил он. — Когда я о них думаю, меня начинает тошнить. А результаты анализа, как получу, тотчас отправлю вам с посыльным.

Кампьен допил бокал, взял чемодан и тут еще кое о чем вспомнил.

— А кто эта девушка? — спросил он. — Высокая, черноволосая, только вот лица ее я не разглядел.

— Это Клайти Уайт, — ответил спокойно Люк, — племянница. Когда-то было шесть Палинодов. Одна сестра вышла замуж за врача. Он повез ее в Гонконг. Пароход, на котором они плыли, затонул, их еле спасли, и она родила дочку, не успев просохнуть от морской воды. Отсюда ее имя — Клайти. Не ждите от меня объяснений, я повторил то, что мне сказали.

— Ясно. Она тоже живет у Рене?

— Да. Потом родители отправили ее в Англию. И правильно сделали, потому что их там обоих убили. Клайти тогда была совсем маленькая. Сейчас ей восемнадцать лет. Она работает в «Литературном еженедельнике», наклеивает марки, продает газеты, а когда научится печатать на машинке, будет сама писать.

— А молодой человек кто?

— Который на мотоцикле?

Эти последние слова инспектор выпалил с такой злостью, что Кампьен вздрогнул.

— Мотоцикла я не видел. Они были в парке.

По виду юношеское еще лицо Люка потемнело, верхние веки треугольничком опустились, погасив блестящую щелку глаз.

— Бычок и дикий котенок — вот кто они, — сказал инспектор грубовато и вдруг, взглянув Кампьену прямо в лицо, обезоруживающе рассмеялся и, как бы укоряя себя, добавил: — Такой маленький славный котенок. Еще и глаза не открылись.

4. Надо быть начеку

Кампьен тихонько поднялся по ступенькам и, глянув в окно, забранное блестящей решеткой, увидел кухню — чрево «Портминстерской ложи».

Хозяйничала там Рене, почти такая же, как десять лет назад. Она стояла боком, опершись на кухонный стол, и разговаривала, с кем — не видно. Мисс Роупер, скорее всего, было по-прежнему под шестьдесят, хотя для верности надо бы, наверное, набросить лет десяток. Ее маленькая фигурка все такая же ладная, может, только немного опали округлости по сравнению с теми далекими днями, когда она так лихо отплясывала на провинциальной сцене. И волосы все того же чудесного, слегка неправдоподобного каштанового цвета. Одета она была нарядно, в яркую, пышную блузку, заправленную в узкую, черную, не очень длинную юбку. Рене заметила Кампьена, когда тот, миновав батарею молочных бутылок, поймал взглядом ее вздернутый носик и большие навыкате глаза, и поспешила к входной двери.

— Кто там? — мелодично проворковал голосок, точно собирался запеть. — А, это ты, лапушка. — Голос обрел разговорные интонации, но его обладательница явно чувствовала на себе огни рампы. — Входи, дорогой! Какое счастье, что ты приехал! Буду помнить твою доброту до конца жизни. А как матушка? Ничего?